В пасмурном парке рисуй на песке мое имя Леонид Аронзон

В двух шагах за тобою рассвет.
Ты стоишь вдоль прекрасного сада.
Я смотрю - но прекрасного нет,
только тихо и радостно рядом.
Только осень разбросила сеть,
ловит души для райской альковни.
Дай нам Бог в этот миг умереть,
и, дай Бог, ничего не запомнив.

* * *

Как будто я таился мертв
и в листопаде тело прятал,
совы и мыши разговор
петлял в природе небогатой,
и жук, виляя шлейфом гуда,
летел туда широкой грудью,
где над водою стрекот спиц
на крыльях трепеща повис,
где голубой пилою гор
был окровавлен лик озер,
красивых севером и ракой,
и кто-то, их узрев, заплакал,
и может, плачет до сих пор.

Есть между всем молчание. Одно.
Молчание одно, другое, третье.
Полно молчаний, каждое оно -
есть матерьял для стихотворной сети.
А слово - нить. Его в иглу проденьте
и словонитью сделайте окно -
молчание теперь обрамлено,
оно - ячейка невода в сонете.
Чем более ячейка, тем крупней
размер души, запутавшейся в ней.
Любой улов обильный будет мельче,
чем у ловца, посмеющего сметь
гигантскую связать такую сеть,
в которой бы была одна ячейка!

* * *

На небесах безлюдье и мороз,
на глубину ушло число бессмертных,
но караульный ангел стужу терпит,
невысоко петляя между звезд.
Мое веселье - вдохновенье.
Играют лошади в Луне, -
вот так меня читают Боги
в своей высокой тишине.
Я думал выйти к океану
и обойти его кругом,
чтоб после жизни восхищаться
eго нешуточным умом.
Но дождь, запутавшийся в листьях,
меня отвлек от тех идей.
Уснув, не перестал я слушать
шумящих лиственных дождей.

* * *

И мне случалось видеть блеск -
сиянье Божьих глаз:
я знаю, мы внутри небес,
но те же неба в нас.
Как будто нету наказанья
тем, кто не веруя живет,
но нет, наказан каждый тот
незнаньем Божьего сиянья.
Не доказать Тебя примером:
перед Тобой и миром щит.
Ты доказуем только верой:
кто верит, тот Тебя узрит.
Не надо мне твоих утех:
ни эту жизнь и ни другую, -
прости мне, Господи, мой грех,
что я в миру Твоем тоскую.
Столь одиноко думать что,
смотря в окно с тоской?
- Там тоже Ты. В чужом пальто.
Совсем-совсем другой.

* * *

Кто вас любил восторженней, чем я?
Храни вас Бог, храни Вас бог, храни Вас боже,
Стоят сады, стоят сады, стоят в ночи
И вы в садах, и вы в садах стоите тоже.
Хотел бы я, хотел бы я свою печаль
Вам так внушить, вам так внушить, не потревожив.
Чтоб вид травы ночной, ваш вид ручья,
Чтоб та печаль, чтоб та трава вам стала ложем.
Проникнуть в ночь, проникнуть в сад, проникнуть в вас
Поднять глаза, поднять глаза, чтоб с небесами
Сравнить и сад ночной, и ночь в саду. И сад,
что полон вашими ночными голосами.
Иду на вас лицо полно глазами
Чтоб вы стояли в них, сады стоят

* * *

Благодарю Тебя за снег,
за солнце на Твоем снегу,
за то, что весь мне данный век
благодарить Тебя могу.
Передо мной не куст, а храм,
храм Твоего КУСТА В СНЕГУ,
и в нем, припав к Твоим ногам,
я быть счастливей не могу.

* * *

Хорошо гулять по небу,
что за небо! что за ним?
Никогда я в жизни не был
так красив и так любим!
Тело ходит без опоры,
всюду голая Юнона,
и музыка, нет которой,
и сонет несочиненный!
Хорошо гулять по небу,
босиком, для моциона.
Хорошо гулять по небу,
вслух читая Аронзона.

* * *

Приближаются ночью друг к другу мосты
И садов и церквей блекнет лучшее золото,
сквозь пейзажи в постель ты идешь, это ты
к моей жизни, как бабочка, насмерть приколота.

* * *

В пасмурном парке рисуй на песке мое имя, как при свече,
и доживи до лета, чтобы сплетать венки, которые унесет ручей.
Вот он петляет вдоль мелколесья, рисуя имя мое на песке,
словно высохшей веткой, которую ты держишь сейчас в руке.
Высока здесь трава, и лежат зеркалами
спокойных небыстрых небес
голубые озера, качая удвоенный лес,
и вибрируют сонно
папиросные крылья стрекоз голубых,
ты идешь вдоль ручья и роняешь цветы, смотришь радужных рыб.
Медоносны цветы, и ручей пишет имя мое,
образуя ландшафты:
то мелкую заводь, то плес.
Да, мы здесь пролежим,
сквозь меня прорастает, ты слышишь, трава,
я, пришитый к земле, вижу сонных стрекоз,
самолет, тихий плес и сплетенье цветов,
то пространство души, на котором холмы и озера,
вот кони бегут,
и кончается лес,
и, роняя цветы, ты идешь вдоль ручья по сырому песку,
вслед тебе дуют флейты, рой бабочек,
жизнь тебе вслед,
провожая тебя, все зовут,
ты идешь вдоль ручья, никого с тобой нет,
ровный свет надо всем, молодой от соседних озер,
будто там, вдалеке, из осеннего неба построен
высокий и светлый и чистый собор,
<если нет его там, то скажи, ради Бога, зачем
мое имя, как ты, мелколесьем петляя, рисует случайный,
небыстрый и мутный ручей,
и читает его пролетающий мимо озер
в знойный день самолет.
Может быть, что ручей - не ручей, только имя мое.
Так смотри на траву по утрам, когда тянется медленный пар,
рядом свет фонарей, зданий свет,
и вокруг твой безлиственный парк,
где ты высохшей веткой рисуешь случайный,
небыстрый и мутный ручей,
что уносит венки медоносных цветов, и сидят на плече
мотыльки камыша, и полно здесь стрекоз голубых.

Ты идешь вдоль ручья и роняешь цветы, смотришь радужных рыб,
и срывается с нотных листов от руки мной набросанный дождь,
ты рисуешь ручей, вдоль которого после идешь и идешь.

Утро

Каждый легок и мал, кто взошел на вершину холма,
как и легок, и мал он, венчая вершину лесного холма!
Чей там взмах, чья душа или это молитва сама?
Нас в детей обращает вершина лесного холма!
Листья дальних деревьев, как мелкая рыба в сетях,
и вершину холма украшает нагое дитя!
Если это дитя, кто вознес его так высоко?
Детской кровью испачканы стебли песчаных осок.
Собирая цветы, называй их: вот мальва! вот мак!
Это память о рае венчает вершину холма!
Не младенец, но ангел венчает вершину холма,
то не кровь на осоке, а в травах разросшийся мак!
Кто бы ни был, дитя или ангел, холмов этих пленник,
нас вершина холма заставляет упасть на колени,
на вершине холма опускаешься вдруг на колени!
Не дитя там - душа, заключенная в детскую плоть,
не младенец, но знак, знак о том, что здесь рядом Господь!
Листья дальних деревьев, как мелкая рыба в сетях,
посмотри на вершины: на каждой играет дитя!
Собирая цветы, называй их: вот мальва! вот мак!
Это память о Боге венчает вершину холма!

* * *

ПЕСНЯ